ЛЕТОПИСЬ   ЛЮБВИ

ИЗ   ЖИВОГО  ЖУРНАЛА   ДОКТОРА   ЛИЗЫ

Нам нет дела до чужого горя. Жестокие и немилосердные, мы, в большинстве своем, равнодушны к страданиям других людей. По крайней мере, до тех пор, пока мы молоды, сильны и благополучны и пока живы и здоровы все наши родные и близкие. Но где-то в глубине души, мы понимаем, что так будет не всегда. И возможно, что эти рассказы Елизаветы Глинки о последних днях жизни обитателей хосписа заставят многих остановиться,  задуматься и по-иному взглянуть на свою жизнь.

  ВАРЕЖКИ

  Январский яркий день. Крохотная комната в коммуналке в центре города. Даже не знала, что такие остались. Длинный коридор с перегоревшими лампочками, заставленный всем – от стиральных машин до пыльных лыж в чехлах.

  Лидия Александровна, 68 лет.  Живет одна. Родственники есть, но отношения с ними не поддерживает.

 - Не хочу им мешать. Всю жизнь я кому-нибудь мешала. Потому одна. Сложилось так. Я библиотекарь. Почти сорок лет на одном месте.

 Она попросилась в хоспис не сразу. Мы  встречались с ней раз в две недели, говорили о том , что ее волновало – нет, не о болезни.  О каком-то племяннике Мишке, который должен  окончить институт, о газетах, которые становились все дороже, а значит, были недоступными для маленькой пенсии. Больше всего она говорила о Церкви рядом с домом, прихожанкой которой она была. Посты и праздники – вечерние службы, литургии и постоянные молитвы – это и было ее жизнью.

  Она попросила встретиться с ней около храма. Было очень холодно, я выскочила из машины и увидела ее, замерзшую, в поношенном пальто с меховой опушкой и платке, повязанном поверх старой шапки. Увидев меня, она замахала руками, на которые были надеты две вязаные варежки разного цвета.

-- Идите, идите, Петровна! Давайте я вам храм покажу. Замерзли?

 Я дрожала от холода, и она сняла  с себя варежки.

 -Наденьте. Я сама вязала. А потом по одной потеряла – но они теплые.

   В храме она преобразилась – стала радостной, смелой, проходя вперед и освобождая место: «Поближе к алтарю, чтобы батюшку слышать». С ней здоровались и спрашивали о здоровье.

-Все слава Богу. Вот с доктором пришла, - улыбалась она.

  Через несколько дней мы перевезли ее в хоспис. Утром она хотела пойти умыться – встала и упала. Сестры побежали позвать меня.

 -Лидия Александровна..

-Петровна, миленькая, слабость такая сильная. Все плывет. Господи… Страшно.

 Она ушла за несколько минут. Очень сильно плакал священник-монах, которому она исповедовалась. «Кроткая она была женщина. Мученица».

   В ординаторской у меня остались ее варежки – бежевая и зеленая.

 МИША  НЕВЕРИЦКИЙ

  Дважды пересмотрела историю болезни: указан возраст – 29 лет. А выглядел, как подросток. Опухоль средостения, трахеостома. Трубка была с голосовым клапаном, поэтому  Мише удавалось говорить с нами.

 -Я ничего не успел, Петровна. Не женат, не образован, не обеспечен. Все суетился. Мать жалко.

   Дома у него оставалась слепая мать, которую он ограждал от любых переживаний.

 -За что ей такое? Она родила меня поздно, в сорок с лишним. Не звоните ей часто , не мучайте.

  Мать, конечно же, знала, но по негласной договоренности они оба не упоминали ни о диагнозе, ни о прогнозе. Ее два раза приводили в хоспис. Видимо она ослепла не так давно, потому что ходила плохо и целиком зависела от проводника. Проводником был ее старший сын. Приходил он редко. Вернее, почти не приходил.

-Мама, вы как там без меня?

 Не оставлял и нас своими заботами. Кормил рыбок и птиц и звал меня к телефону, если я была не в отделении.

-Вот чего все носитесь, Петровна? Ходить надо, не бегать.

 Глядя на Мишу, я поражалась его умению радоваться. Его радовало ну буквально все – и снег, и утро, и даже обычное: «Привет, Миша, как ты сегодня?»

 Он сам спросил меня, сколько осталось.

-Немного, Миш. Совсем немного.

Заплакал

-Матери не говорите….

  Он вытер глаза и, перейдя на «ты» , попытался что-то сказать еще. Не получилось. Взял бумагу, размашисто написал: «Чего сидишь – попа зови скорее!!!»

 Ушел он тихо. Так же, как и жил.

 Он один из тех, с кем мне очень хочется встретиться там, куда они уходят, и сказать: «Привет, Миш, как ты?».

АНДРЕЙ И ОЛЬГА

 Им было по 24 года. Одесситы. Пять лет прошло с тех пор, как они венчались у нас в хосписе. Красивая пара.

  Андрей заболел внезапно. Его пытались лечить в нескольких больницах, и последний путь протекал по маршруту больниц Одесса-Киев. Позади масса консилиумов и приговор: «Безнадежен». В хоспис.

  Ольга зашла к нам вместе с матерью Андрея. Имени матери не помню, но ее лицо и глаза, как будто расколотые болью пополам, узнаю сразу даже сейчас. Оля – большеглазая, с каштановыми волосами, высокая и тоненькая.

-Он  поправится, потому что я его люблю.

 Она не находила себе места. Металась  по палате и отделению, открывала,  закрывала двери, отвечала на бесконечные звонки друзей из Одессы по обоим телефонам – своему и мужа. Подходила к окну, смотрела в него, подходила к кровати. Говорила с ним, плакала, снова говорила, снова плакала. Заходила в церковь, ставила очередную свечу и возвращалась в палату. А ему становилось хуже очень быстро.

  Вечером Ольга влетела в ординаторскую и сказала:

-Я хочу обвенчаться. Это можно?

  Ответили, что можно, если согласится священник:

-Мне надо сейчас, я чувствую это. Ведь если мы повенчаемся, то тогда мы встретимся с ним после смерти.

   Это не было вопросом – это было утверждением.

  Священник, который и был в хосписе всего первую неделю, венчал их на следующее утро. Мы были свидетелями и держали свечи и венцы. Андрей лежал. Мы плакали. Венчальная свеча дрожала в его руке, и Ольга держала ее вместе с ним.

   Счастливая Ольга после таинства поехала вместе с мамой Андрея встретить кого-то их родственников. Через час мы позвонили ей и попросили вернуться. Когда они вернулись, Андрея уже не было.  Бегущие шаги и крик: «Андрей, ну не надо!»

 Еще через час спросила:

-Оля, что мы можем сделать для тебя?

-Я к нему хочу.

Она,  как ребенок, прижалась ко мне и долго плакала.

Она пишет в хоспис письма. И подписывает их до сих пор – Андрей и Ольга.

  СТРАСТНАЯ  ПЯТНИЦА

  Вот уже третий год с наступлением Страстной Пятницы я вспоминаю мальчика Игоря. Ему было 13 лет.

  Его отец – православный священник в селе под Киевом. Узнав о болезни сына (а мальчик заболел, когда ему было два года), отец  дал обет. Он оставил светскую работу и посвятил себя служению Церкви. Закончил Духовную академию и был рукоположен. Приход ему  достался маленький и заброшенный. Своими руками восстанавливал храм, библиотеку и трапезную.

  Жила семья недалеко от хосписа, в служебной однокомнатной квартире, которую семья получила от ЖЭКа,  в котором отец Георгий работал дворником. За 20 долларов в месяц и жилье.

 Мальчик был измучен болезнью, слабенький, но очень мужественный. Он редко плакал, мало просил, и единственным из его капризов было: «Попить с Петривной  чаю». Он приглашал меня в палату, мы договаривались о времени, и с отцом Георгием  и матушкой Таней пили чай, обсуждая погоду, цветы церковные дела в Песковке. Игорь говорил только по-украински и учил меня языку.

В Чистый Четверг Игорь  объяснял мне, что надо обязательно хорошо умыться с раннего утра – обязательно холодной водой – и что нужно найти самую холодную воду в хосписе. Мы объехали на его коляске все раковины и нашли «самую холодную воду» в ординаторской. В пять утра, как рассказали сестры, он плескался в раковине. Отец вместе с другим священником причастил его и украсил палаты вербой. Семья готовилась к Пасхе.

  Отец Георгий тратил по три часа в электричках, добираясь до храма. Вставал в четыре утра, ехал на службу, исповедовал, причащал, наставлял, а вечером возвращался в хоспис, где доживал последние дни его сын.

  Так было и в Страстную Пятницу.

  С Игорем осталась мать. Мы вместе сидели у постели Игоря, когда началась агония. Я взяла ее за руки, и мы держались друг  за друга некоторое время после того, как он перестал дышать. Таня не плакала, мы долго сидели, обнявшись, и молчали.

 Я долго набирал номер отца Георгия, чтобы сказать ему о том, что Игорь ушел. Трубку взяла какая-то женщина и сказала, что отец  Георгий выносит Плащаницу и подойти не может. После службы кто-то привез его на машине попрощаться с сыном.

  Хоронили Игоря в воскресенье под  «Христос Воскресе!»

  Отец Георгий продолжает служить в том же храме в Песковке. Он приезжает в хоспис – днем и ночью – днем и ночью, когда есть нужда в нем – и причащает умирающих детей, утешает родителей и исповедует самых сложных больных, которые не идут на контакт практически ни с кем. Он же их и отпевает, так как, проведя с ним время, родственники больных не хотят других священников. Он никогда не берет за требы ни денег,  ни подарков. Несмотря на, что у меня есть земля в Киеве для похорон бомжей, он готов на своем церковном кладбище хоронить их.

Совсем недавно я узнала о том, что ни один из тех, кого он окармливал в хосписных палатах, не знал, что у отца Георгия здесь же три года назад умер маленький сын.